Sakhaday продолжает публикации дневника участника Великой Отечественной войны Петра Иванова.
Петр Осипович родом из Кыргыдая Вилюйского района, сражался минометчиком в составе 466-й и 131-й стрелковых гвардейских дивизий в самом пекле войны — обороне Ленинграда, прорыве линии Маннергейма и за освобождение Прибалтики от фашистского ига. Он пробыл на войне долгих 828 дней. Коммунисты и комсомольцы! Вперед! В атаку — первыми!
Высокомерный земляк-сунтарец
На новое место дислокации меня проводила медсестра. Переправившись через Неву, мы прибыли в Карл Маркс — в разрушенное место, занимающее большую площадь, то ли город, то ли деревня, не поймешь. Народу здесь — тьма тьмущая. Сформировав новую часть, нас распределили по ротам, взводам и отделениям. Нас, опытных вояк, не раз раненых, определили в одно место. Пробыв в течение двух-трех дней на ногах, мы порядком измотались — без конца объявляют команду: “Стройся!” и пересчитывают.
От случая к случаю хожу на перевязку. Здесь я впервые увидел партизан: и стар, и млад одеты в разные одежды, козырьки шапок перевязаны красными лоскутками. Им раздали военную форму, а затем, как и нас, распределили по формированиям. В нашу группу попали всего несколько человек.
В один прекрасный день, где-то в середине марта, раздали сухой паек и стали собирать в дорогу. Мы радуемся предстоящему отъезду. Здесь и кормят плохо, а главное, и днем, и ночью заставляют проходить тяжелые военные учения.
Кое-как забрали в битком набитые грузовые машины и в скором времени прибыли на железнодорожную станцию. Не дав передохнуть, нас пересадили на поезд.
Проехав чуть более суток, на одном из железнодорожных станций, не знаю на какой, в кромешной темноте попали под беспощадную немецкую бомбардировку. Как бывает в таких случаях, на одном дыхании все ринулись в лес. Дальше двигались своим ходом, ночуя в сооруженных на скорую руку еловых шалашах.
Как-то во время обеда парни сообщили любопытную новость: “Здесь, оказывается, есть твой земляк-командир. Тебе бы с ним встретиться, поговорить”. Я не придал этому значения: “Откуда ему взяться, обознались, наверное...” На том и порешили.
Однажды по какой-то надобности обходя окрестности речки, заметил того самого командира, на которого указывали парни. Любопытство взяло верх над робостью и я окликнул на якутском: “Эн сахагын дуо?” (“Ты якут?”). Он, обернувшись вполоборота, как бы нехотя выдавил из себя: “Из Якутии”. “Ханнык оройуонтан сылдьагын?” (“А из какого района?”). Мое сердце, истосковавшееся по родной сторонке и близким, встрепыхнулось от неожиданности. “Из Сунтар”, — опять последовала русская речь.
Я почувствовал некий холодок, исходивший от собеседника, который резко подавил переполнявшую меня радость, и не стал дальше его расспрашивать. Впоследствии узнал, что он командует нашей частью и должен нас, солдат, доставить на фронт.
Обидно, конечно, но что ж с земляка возьмешь, раз он такой высокомерный? Зато командир отделения у меня попался славный парень, служивший в дивизионной разведке. Он родом из Сибири. Мой тезка. Надо признаться, память у меня на фамилии чертовски слабая. Да к тому же она у него какая-то замысловатая, трудновыговариваемая.
Я вступил в комсомол
Мой новый друг, надо отдать должное, обладал особым даром убеждения. Как-то раз вечером он сагитировал меня вступить в комсомол. Не откладывая дело в долгий ящик, оба тут же написали заявления и отнесли комсоргу, обустроившемуся в еловом шалаше. Через несколько дней нашу просьбу удовлетворили и вручили комсомольские билеты.
За все то время, которое провели вместе, Петя уговаривает: “Надо, чтобы тебя со мной вместе определили в разведку”. “Я побаиваюсь, да к тому же не потяну на разведку — по-русски плохо изъясняюсь”, — пытаюсь отнекиваться. “В разведке нужны такие, как ты, сильные и смелые ребята”, — пытаясь подействовать на самолюбие, расхваливает меня. Раньше я бывал на нескольких заданиях, связанных с разведкой, и во время обороны воочию видел, как разведчики, рискую жизнью, почти каждую ночь уходили на задание и, как правило, возвращались не все. Одним словом, очень опасное дело эта разведка. Видя, что я не поддаюсь уговорам, тезка, исчерпав свой словарный запас, стал заманивать тем, что в разведке кормежка хорошая.
...Нас привели в часть, расположенную в самой глубине леса. Не дав отдохнуть, принялись комплектовать новые формирования. Расспросив, кто в какой части ранее служил, первым делом набрали разведчиков. Петя еще раз попытался уговорить идти в разведку, но я упрямо стоял на своем, ведь только в минометном деле, как говорится, собаку съел.
Но мне не повезло. Все расчеты 120-миллиметрового орудия оказались переполненными. Я совсем было опустил руки, как неожиданно улыбнулась фортуна. “А ты в качестве кого работал при 120-миллиметровом миномете?” — спросил незнакомый старший лейтенант. Узнав, что я достаточно опытный наводчик и второй номер, лейтенант похлопал меня по плечу и сказал: “Ничего, не расстраивайся, иди к нам. 82-миллиметровый миномет от прежнего особо ничем не отличается”. Другого выбора не было, пришлось согласиться. Так, я попал во второй батальон 131 Гвардейского полка 45 дивизии Ленинградского фронта 42 армии.
Обустраиваясь на новом месте, незаметно перезнакомился с сослуживцами, правда, не со всеми. Командира взвода, младшего лейтенанта, зовут Николай Коновалов, а командира первого расчета — Алексей Матвеев. Командир нашего второго расчета Таланкин примерно одного возраста со мной, а первый номер Баишев и старшина Чипироев — намного старше. Кроме меня и вечно чем-то недовольного узбека Кадырова, все — русские.
Бой в направлении города Нарвы
Кажись, в середине апреля мы вступили в бой в направлении города Нарвы. Вдали виднеются красные кирпичные дома. Река Нарва, катящая свои воды через город, оказывается, впадает в Нарвскую губу Финского залива Балтийского моря, куда мы и продвигаемся. В этом сражении понесли большие потери: многие погибли, получили тяжелые ранения. Погиб командир роты. К сожалению, не знаю, как его величали. Вообще, на фронте всех по именам не упомнишь. Обычно обращаешься друг к другу по званию.
После Ленинградской обороны думал, что и на этом месте постоим долгое время. Но вскоре нас заменила другая часть. Как объяснили ребята, наш корпус, сформированный в апреле 1943 года в составе управления и трех Гвардейских дивизий — 45-й, 63-й и 64-й, отличившихся в боях по прорыву блокады Ленинграда, имеет почетное звание “Гвардейский” (командир — Герой Советского Союза генерал-лейтенант Николай Симоняк), потому, нанося по врагу сокрушительные удары, отступает.
В тылу опять стали обустраиваться. Смертельно усталые, кое-как вырыли землянку и только собрались было отдохнуть, как получили приказ: — “Участвовать в Первомайском параде”. Подготовка к нему чуть ли не довела до белого каления. В параде участвовали в составе 30-го Гвардейского стрелкового корпуса под командованием Симоняка.
Командиры сразу пришлись солдатам по душе
2 мая объявили тревогу. До ниточки промокнув под проливным дождем, увязая в слякоти, медленно продвигаемся в сторону финнов. Дней через десять наконец-то устроили привал в деревне, дотла сожженной и разрушенной войной. Установили круглосуточное патрулирование. Поблизости расположены еще несколько деревень, но ни в одной из них — ни души. Разве только однажды видели старика, пашущего землю под зерновые.
На этом месте в общей сложности пробыли 20 дней. Здесь мы поближе познакомились с высоким начальством — командиром полка подполковником Долиненко, его замполитом Гальченко, командиром батальона майором Смирновым, замполитами Тагик и Головастовым.
Капитаны Тагик и Головастов своим внимательным и справедливым отношением к подчиненным сразу пришлись нам по душе.
Особенно полюбился солдатам майор Смирнов. Одно только его обращение: “Мои герои”, “Орлы” подбадривает нас, невольно вселяет уверенность в себе. А замполит Гальченко оказался большим шутником. В редкие свободные минуты, рассказывая всякие курьезные истории, а он их знает, кажется, великое множество, устраивает всеобщее веселье. На деле же серьезнее, толковее командира днем с огнем не сыщешь. Мы уже привыкли к тому, как он все время ездит на гнедом жеребце. Обычно, когда строимся, объезжает полк медленным галопом и дает установку на выполнение того или иного задания.
В последнее время стали объявлять тревогу. “Кажись, в путь-дорожку пора собираться, что-то суматохи много”, — решили ребята. И действительно, вскоре командир расчета Таланкин по-дружески шепнул: “Этой ночью всех поднимут по тревоге, так что собирай свои манатки”.
Вечером, облачившись во всю одежку, что было, прилег, но из-за излишнего волнения, так и не смог сомкнуть глаз. Глубокой ночью раздался громкий голос патрульного, извещающий тревогу. Быстро собравшись, построились. Гальченко по обыкновению трижды объехал полк верхом на жеребце, затем указав кнутом на место направления, резко рванул вперед. “Вот те и указал старик на путь-дорожку”, — фыркнули мы вслед замполиту.
Сквозь дождь и слякоть — на Финский залив...
По дождю и слякоти в день проходим по 60 — 70 верст. На пути встречаются обезлюдившие города, деревни, превращенные в руины. От долгой изнурительной дороги совсем измочалились. Каждый раз, вступая в очередной город, деревню, тешимся надеждой: “авось остановят на ночевку”, но напрасно — проходим мимо.
Однажды показалась деревня, в которой было много детей и женщин. “В людном-то месте наверняка сделаем привал”, — подумали мы, но тщетно. На пятый или шестой день мы, изрядно измотанные, пришли к берегу огромного водного пространства с вздымающимися бурными волнами. Оказалось, что это Финский залив. Здесь скопилось большое количество военных частей и кораблей. Ни на минутку не останавливаясь, мы погрузились на один из кораблей. Вбегая на корабль, вдали успел увидеть очертания одного из фортов Кронштадта. Мне показалось, что она стоит на небольшом острове.
В трюме улеглись прямо на железный пол. Очень ветрено, поэтому посудину сильно качает. Нас, лежащих на полу, бросает из стороны в сторону, словно мячи. От этого мы истомились пуще прежнего: многих тошнит, рвет.
Не знаю, сколько времени таким образом плыли. В одно прекрасное утро корабль причалил к противоположному берегу Финского залива. На небе бомбардировщики, штурмовики ныряют конвейером, видимо, нас сопровождают. Стоит сплошной гул. Нас в спешке вывели из корабля и дальше опять пошли пешим ходом. Проходим многолюдные места. Чаще всего встречаем моряков. Кто его знает, сколько здесь народу, военных частей?! На третьи сутки расположились на ночлег в лесной чащобе. Это было 8 июня 1944 года.
За Родину, за Сталина!
На завтрашний день выдалась ясная, солнечная погода. С утра созвали закрытое партийно-комсомольское собрание. Оказывается, спустя год после заключения советско-финляндского мирного договора, в 1941 году реакционные круги втянули Финляндию в войну против СССР на стороне фашистской Германии.
Мы, артиллеристы Ленинградского фронта и Краснознаменного Балтийского флота, при поддержке авиации должны прорвать знаменитую оборону — линию Маннергейма.
— Система боевых финских укреплений на Карельском перешейке сооружалась долгие годы. Наши войска в советско-финляндскую войну 1939 — 1940 годов прорывали оборону маршала Маннергейма, теперь эта задача стоит перед нами. Коммунисты и комсомольцы, ни шагу назад! Ваша цель — идти в атаку первыми, тем самым повести за собой остальных. За Родину, Сталина, за свой народ не бойтесь жертвовать даже жизнью! Об этой операции никто кроме нас не должен знать! Дезертиры, как предатели Родины, будут уничтожены на месте...
В эти минуты я понял одно: если даже где-нибудь спрячусь от боя, все равно не уцелею — свои доконают. Лучше уж сражаться честно, лицом к лицу встретиться с врагом.
Мощность обороны линии Маннергейма
После собрания батальон выстроили. Командующие обошли строй. Замполит полка прямиком подошел ко мне и сказал: “У тебя, оказывается, нет гвардейского значка. Запомни: норма — пять фрицев”.
Пообедав как подобает перед дальней дорогой, тщательно намотали портянки. И вновь выступили в поход. Еле волоча ноги по пыльным дорогам, невольно обратил внимание на то, что здешние места как-то напоминают Якутию — та же нежная береза, смолистая лиственница, тот же пахучий багульник.
Вскоре в одном укромном месте остановились на короткий отдых. Оборона находится поблизости, поэтому не то чтобы разжигать костер, но даже курить, громко разговаривать, смеяться запретили. Через некоторое время нас догнала полевая кухня. Молча подзаправились скудной солдатской едой.
Не слышно ни разрыва снарядов, свиста пуль. Стоит удивительная тишина. “Странно, как будто войны и вовсе нет”, — перешептываемся, продвигаясь колонной. Слева и справа роты установили дозор — через каждые 20 — 30 метров идут по двое-трое патрульных. С приближением места дисклокации растительность постепенно начала редеть, показались открытые подпаленные места. Мало-помалу стало слышно стрельбу: “Ну никак не сравнишь с Ленинградской обороной”, — подумал я.
Только внимательно приглядевшись, убедился в обратном — мощности обороны. Противотанковые бетонные заграждения треугольной формы, а также рогатки, вырезанные из железнодорожных рельсов, тянутся по всей линии фронта. Дзоты, землянки, траншеи вырыты глубоко. Сначала их практически не видно, лишь возвышаются пологие холмики.
“Задание партии, Родины поручается вам...”
Бомбежки пока что нет. Воспользовавшись затишьем, дали задание вырыть небольшие углубления для огневой точки, складирования мин, убежища. Причем за такое короткое время, за которое, как образно говорится в одной якутской присказке (ыт тыла быстар бириэмэтэ), можно на части разорвать пиявку. Мы не дали себя долго уговаривать — что есть силы взялись за работу.
Земля оказалась вязкой. Ткнешь лопату, сразу просачивается вода. Поэтому издалека пришлось носить пласты дерна. Едва закончив работу, взялись за чистку мин, тут пришел адъютант командира роты Ревов и принес извещение: “Матвееву, Иванову срочно явиться к командиру”. Мы последовали за адъютантом.
Командир ожидал нас у большого камня. Ничего не разъясняя, резко приказал: “Идем в штаб батальона”. По дороге в штаб боковым взглядом заметил, как Матвеев исподтишка разглядывает меня. “Ага! За недавний наряд вне очереди решил сплавить в пехоту, — мелькнула догадка. — Жаль, что командира взвода Коновалова нет, видимо, остался”.
Командиры вошли то ли в землянку, то ли в промоину. Я, облюбовав неподалеку камень, вырыл яму и сел курить. Минут через десять привели еще нескольких ребят. Они молча устроились рядом. Большинство из них знаю только в лицо. Сидящий подле старший сержант, которого раньше видел в шестой роте, томясь ожиданием, спросил: “Не знаешь, почему вызвали?” “Нет, товарищ старший сержант”, — отвечаю ему.
Вскоре позвали вовнутрь. В землянке, кроме Матвеева, оказывается, есть заместитель командира батальона по политической части капитан Головастов. Ему, кажись, где-то около 40 — 42 лет. Я, как бывает в таких случаях, стою за спинами ребят. Нас, рядовых, — шестеро. Матвеев, что-то конкретизируя замполиту, кивнул в мою сторону. Вроде бы не тугоухий, но сумел расслышать лишь последнюю фразу: “...Он наиболее подходит”. “Боец Иванов, где ты?” — позвал капитан Головастов. — Садись рядом с Матвеевым”. Затем усадил ребят.
— Партийные есть?
— Нет.
— Комсомольцы?
Подняли руки Матвеев, старший сержант из шестой роты и я.
— Завтра с 10 часов утра начинаем наступление. По сообщению полковых разведчиков, напротив нас сосредоточена немецкая пулеметная точка. Командование дало задание — ночью ликвидировать эту точку, — Головастов изучающим взглядом оглядел солдат. — Это задание партии, Родины поручается вам. Безусловно, будет трудно...
Далее капитан подробно разъяснил, кто и как будет задействован в задании. Матвеев должен первым подползти к траншее и накинуть на немецкого патрульного маскхалат. В это время солдату, который следует за командиром, надо молниеносно ударить недруга ножом и встать на его место. В случае появления немцев, не показывая лица, нужно без шума орудовать ножом. Задача остальных — заминировать и взорвать пулеметную точку. Чтобы избежать излишней суматохи, нас в роту обратно не пустили. Всем раздали маскхалаты зеленого цвета и ножи. Документы сдали писарю роты. Карандаши, бумагу, курево, спички брать запретили.
Привезли обед. Обычного галдежа, столпотворения у кухни нет. В душе немного жутковато, видимо, от этого состояния ем, а вкуса не чувствую. Разлили спирт. Каждому досталось чуть больше половины кружки. К спиртному особо не пристрастен, поэтому едва пригубив огненный напиток, выплеснул на землю. Никто не стал упрекать.
“Возвращайтесь живыми и невредимыми!”
За несколько минут до отправления на задание в штаб заскочил командир третьего расчета, мой закадычный друг Павел Новиков. Он крепко обнял меня и полушепотом благословил: “Удачи тебе, паря!” Затем Павел простился с Матвеевым.
Капитан Головастов немного проводил нас. На последнем привале разрешили курить. Один из ребят, не спеша, на клочок газеты высыпал махорку и, слюнявя бумажку, аккуратно закрутил трубочку. Сделав несколько жадных затяжек, курево пустил по кругу.
Головастов указал Матвееву на линию движения. На месте, куда он указал, виднеются крупные сосны, а чуть правее — красный кирпичный дом.
Вроде бы спокоен и по-прежнему нет мысли, что могут убить, но ничего не могу поделать с руками, ногами — хочется движения и все. В прежней части я с полковыми разведчиками выполнял подобное задание. Сейчас пытаюсь вспомнить мельчайшие подробности той операции. Одним словом, в мозгу бьет лишь одна мысль — во что бы то ни было выполнить приказ. Капитан, заметив мое волнение, улыбается: “Иванов, от тебя многое зависит. Так что не подкачай!” Головастов хотя и улыбается, но по нему видно, что здорово переживает за нас, потому и улыбка какая-то грустная получается. “Ну, орлы, пора собираться! — Капитан каждому пожал руки. — Возвращайтесь живыми и невредимыми!”
На боевом задании
С этого места передвигаться на своих двоих нельзя. Из укрытия первым выпрыгнул Матвеев, затем я... Ползем с разрывом в три-четыре метра. Ночи здесь, как в Ленинграде, белые, лишь чуточку темнеет. Очень сыро. Одежда почти сразу намокла.
Матвеев время от времени оборачивается на нас, следом ползущих. Переговариваемся только знаками. Изредка со свистом пролетают пули, снаряды. Впереди показалась возвышенность, а чуть ближе от нее — колючая сетка, натянутая на широких балках. На сетке местами подвешены пустые консервные банки. Стоит только немного задеть ограждение, раздается предательский лязг. Слава богу, внизу, оказывается, есть небольшая дыра. Наверное, наши загодя позаботились.
“Траншея!” — мелькнула догадка, ускорив темп, нагнал Матвеева и прислонился к нему боком. Он сразу понял, в чем дело, но почему-то опять посмотрел на меня пристально, изучающе. На сей раз я просто улыбнулся ему.
Затаились. “Я подползу ближе и прислушаюсь”, — шепчу командиру. В знак согласия он кивает. В это время наши части открыли отвлекающий шквальный огонь. Несколько снарядов разорвались совсем рядом. Ткнув Матвеева в бедро, это значит, предупредил, подполз к краю траншеи. Как будто кто-то дышит. Или послышалось? В перерывах бомбежки стараюсь прислушаться к шорохам. Осторожно приподнявшись, увидел сидящего немца. Он как ни в чем не бывало, смотря в сторону своего тыла, затягивается папиросой. Бедолага винтовку прислонил к траншее.
Оценив обстановку, подал знак Матвееву. В мгновенье ока он, вскочив на корточки, прыгнул на немца. Я махнул в траншею почти одновременно. Прежде чем фриц успел крикнуть, зажал ему рот и, не дав приподняться, вонзил в подмышку нож. Для надежности еще раз ударил немца в грудь. Безжизненное тело бросили за траншею. Набросив на себя немецкий маскхалат и напялив каску, опять навострил уши. Тем временем парни вместе с Матвеевым пройдя через траншею, уже занялись своим делом. Наши стреляют, не жалея боеприпасов. Все это случилось за каких-то 10 минут.
Матвеев подал знак “Возвращаемся”, бросив немецкие шмотки, пустился наутек. Выползая через проволочное заграждение, сзади услышал оглушительный взрыв. Оглянувшись, увидел раздробленную пулеметную точку. И вдруг враг открыл перекрестный ураганный огонь. Образовалась сплошная огневая завеса. Спасаясь от пальбы, уткнулся лицом в землю. Через некоторое время, приподняв голову, впереди заметил две барахтающиеся фигуры. Остальных не видно, значит, я выполз третьим.
Где-то за 50 метров до нашей траншеи настиг предшествующего солдата. Его ранило в левую ногу, передвигаться не может. Повернувшись, приготовился нести на себе раненого. “Держись покрепче, скоро прибудем к своим”, — стараюсь успокоить впавшего в панику парнишку. Видимо, осознав, что появилась надежда на спасение, он так сильно обхватил за шею, что я не то чтобы ползти, а чуть ли не задохнулся. Кое-как отцепив руки раненого, попросил, чтобы держался за подмышки. Обессилев от тяжелой ноши, ползу на последнем дыхании, мысленно собирая всю силу воли. Осталось совсем немного до нашего проволочного заграждения.
Вдруг парнишка сник, опустил руки. Убили! Пуля, пронзив затылок, выскочила через правую сторону лба. Это же снайперская пуля! Спасаясь от снайпера, словно ребенок, играющий в лошадь, я запрыгал на карачках.
Из семерых пятеро не вернулись...
Когда подполз к траншее, меня за обе руки стянули вниз. Заждавшийся Головастов бросился обнимать. Без конца что-то бормоча, то обнимает, то отпихивает.
— Кого это донес?
— Не знаю даже. Сказал, что из Тамбовской области.
Теперь Матвеев, целуя, обнимая, хлопает по плечу: “Петя, да ты — орел!..” Ждали довольно-таки долго, но никто не вернулся.
Мы возвратились в землянку капитана. Старшина Чипироев, ожидавший Головастова по какому-то делу, завидев нас, очень обрадовался. “Из семерых солдат пятеро не вернулись. Они геройски погибли, не посрамив землю русскую”, — сказал Головастов. Далее он перечислил погибших поименно. “Завтра нас ждет тяжелый бой, — продолжил капитан, поглядывая на часы. — Вам надо хоть немного вздремнуть”.
В роте произошла тоже очень трогательная, волнующая встреча, так как уже всех известили, что мы были на задании. Парни, взяв нас на руки, начали качать. Командир расчета Таланкин от радости не знал, куда нас усадить.
Вечно игриво улыбающийся Баишев подарил мне портсигар.
“Петька! Петька!” — обнимает меня прослезившийся Павел — мой закадычный друг. Не знаю, чем я взял, он души не чаял во мне. По возрасту он был намного старше. К сожалению, не помню, откуда он родом. Запомнил только то, что имел троих детей. С первых же дней знакомства до самой смерти он опекал меня как родного сына или брата.
Даже сейчас, состарившись, вижу перед собой добрый облик своего фронтового друга, и как всегда невольно наворачиваются слезы. Светлая память тебе, Павел!
Галина МОХНАЧЕВСКАЯ