Страницы, опаленные войной. “Ах, война, что ж ты сделала подлая!”
Sakhaday продолжает публикации дневника участника Великой Отечественной войны Петра Иванова.
Петр Осипович родом из Кыргыдая Вилюйского района, сражался минометчиком в составе 466-й и 131-й стрелковых гвардейских дивизий в самом пекле войны — обороне Ленинграда, прорыве линии Маннергейма и за освобождение Прибалтики от фашистского ига. Он пробыл на войне долгих 828 дней.
Через огненный ад
По пути нам попался заброшенный трактор. Молодцеватый хохол Атрошенко, не долго думая, лихо вскочил на сиденье агрегата и лязгнул рычагом. Потом откуда-то притащил что-то типа больших салазок и сказал: “Что ж мы будем мучиться, давайте загрузим минометы и мины”.
“И правда — что!” — оживились мы и тут же, кряхтя от натуги, начали перетаскивать свой тяжеленный груз на самодельный “прицеп”. Мы налегке и версту не успели пройти за тарахтящим трактором, превесело тащившим наш груз, как нас настиг командир полка и хорошенько намылил шею Коновалову: “Вы что, воюете или землю пашете? Немедленно оставьте эту железяку!”
Что ж поделаешь! Пришлось выполнить приказ командира — опять потащили на себе миномет: и плиту, и треногу, и ствол, и боекомплект. А каждая мина весит больше трех килограммов! Плита же и вовсе около 40 килограммов! Не шутка.
Сопротивление врага опять усилилось. Немцы не дают времени как следует укрепиться на новом месте — установить миномет, но, несмотря на это, мы умудряемся периодически останавливаться и вести отчаянный бой, посылая в цель один снаряд за другим. Очень много погибших и раненых.
После того, как мы без сна и отдыха прошагали через огненный ад шесть или семь дней, наконец-то сделали привал. Не успев передохнуть, стали рыть траншеи и готовить огневые точки для минометов.
Неудачная операция
...Задолго до рассвета подошел Коновалов и сухо приказал Таланкину, связисту и мне: “За мной!” Коновалов почему-то один: кто его знает, куда девался его адъютант? Мы взяли с собой инструмент, определяющий дальность действительного огня.
Отмахав около версты, пришли к речке, рядом с которой располагались два озера, лежащие валетом. Мы сразу спрятались на возвышенности с пышными зарослями багульника, обрамленной массивными стволами сосен и изрытой неглубокими оврагами.
Затаившись, наблюдаем за противоположным берегом. Там в тени редких елей, растущих у самой воды, заметили четырех немцев у костра, готовящих еду. Еле тлевшие рыжие искры костра тихо прыгали и рассыпались, а дым, поднимающийся ровной струйкой, был почти незаметен.
Я ношу с собой пистолет-пулемет непрерывного огня (за раз может пустить 12 пуль), одолженный у знакомого парня. Однажды из него стрелял в цель, тогда он показался простым по устройству и в обращении.
Немцы сидят примерно в 450 — 500 метрах от нас. Я прицелился, опираясь оружием на ствол дерева, — оказывается, одним выстрелом могу попасть сразу в двух немцев. “Товарищ командир, разрешите стрелять! Очень четко видно”, — шепчу Коновалову. А он говорит: “Подожди, сейчас минометом рубанем”.
Коновалов, схватив полевой телефон, дал расчету Павла Новикова координаты цели, чтобы ударили по немцам двумя минометами. Вскоре снаряд пролетел со свистом и воем, вспарывая горячий воздух, и взорвался с небольшим перелетом, а второй и вовсе рванул возле нас, вздымая черные фонтаны земли и дыма. Немцы, охваченные паникой, стали разбегаться в разные стороны.
Как только один из них, взятых мной на мушку, сгорбившись, пустился бежать, я нажал на спусковой крючок. Он, совершенно обезумевший, немного постоял и рухнул замертво. “Хорош! Значит, не ранило”, — подумал я.
Немецкие части не заставили себя долго ждать — открыли шквальный минометный огонь. Мы с Коноваловым лежим неподвижно, уткнувшись лицом в землю. Нашего телефониста Салтова, могучему телосложению которого завидует каждый, видать, поблизости нет.
Рядом со мной, с боку, жалобно скулит и извивается ужом Таланкин. Он смотрит на меня выпученными глазами. Якуты правильно говорят: “Уун тиэрбэьин курдук корбут” (дословный перевод: “глаза похожи на кольцо удил”).
— Не шевелись! — с глухой яростью рявкнул я, обернувшись к нему. Но Таланкин еще более надрывно стал повизгивать и вертеться из стороны в сторону. А вокруг — огромный огненный вихрь. Визг летящих бомб смешивается с гулом и грохотом взрывов.
Земля буквально ходит ходуном, а мы как будто тонем в огненном аду.
Таланкин никак не успокоится, тогда я с коротким матюком пару раз пнул его в бок. Вроде бы немного затих — пришел в себя, но время от времени смотрит на меня. Я, прикрыв голову руками, опять уткнулся в землю.
— Возвращаемся! — крикнул Коновалов, и мы поползли обратно. Скрывшись за ближайшим пригорком, облегченно вздохнули и впервые за все время улыбнулись. Салтов, оказывается, здесь. Не ранило.
Вернувшись в часть, командир тут же вызвал к себе Новикова. А мы с Таланкиным вернулись в свой расчет. Он, видимо, в ужасном состоянии — чувствую холодок в голосе, сквозняк во взгляде...
Но я стараюсь на это не обращать внимания. Покуривая с Баишевым табак, так, попусту, языком болтаю, переливая из пустого в порожнее.
Вскоре появился понурый Павлик. Он, сев рядом, поведал, как командир роты отчихвостил его по полной программе: “Наводчик у тебя никудышный! Проверяй его действия!..”
Мой закадычный друг, плачась в жилетку, стал просить меня идти к нему наводчиком. Баишев, услышав это, аж побагровел от злости: “Пока я жив, он никуда не пойдет! Между прочим я — тоже старший сержант!”
В этот вечер нас наконец-то заменила другая часть, и мы некоторое время провели в тылу, восстанавливая силы.
...Два дня добирались до нового места дислокации по серой каменистой местности. Готовясь к наступлению, всю ночь трудились, падая от усталости и измождения: обустроили огневые точки, вычистили мины...
Вместо погибших и раненых пришли новые бойцы, так что рота и взвод полностью укомплектованы.
С восходом солнца наша артиллерия открыла беспощадный огонь по немцам, а пикирующие самолеты стали бомбить боевые порядки вражеских частей. Спустя некоторое время, наши ряды опять поредели, но громкая команда: “Вперед! За Родину! За Сталина!” все время раздается.
Я постоянно вытираю рукавом со лба липкий грязный пот. Как и все, очень устал от солдатского труда, ведь ведем бой в изнуряющую стоячую жару, без конца передвигая тяжелый миномет и мины по ухабистой местности вдоль озера с травой по колено, а там еще — кочка на кочке.
Живым не верится, что живы...
Уже начинало смеркаться, когда мы, мучимые голодом и жаждой, еле волоча ноги, сбитые на каменистой дороге, наконец-то вырвались на опушку леса, таща на себе тяжеленные минометы и мины. И тут откуда-то возник адъютант командира роты, старик-мордвин Афоня.
— Давай, пойдем со мной к командиру роты. Одному как-то жутковато, — попросил он. Я попытался отказаться: “Без разрешения старшего сержанта Матвеева никуда не пойду”. Когда адъютант обратился к Матвееву, он кивнул в сторону командира расчета. Таланкин же приказал: “Иванов, к командиру роты!”
“Надоело быть мальчиком на побегушках! Нерусский, видимо, поэтому во все дырки пихают. Вон наводчика первого расчета Андреева никогда никуда не отправляют, берегут”, — я сильно рассердился на своих, но виду не показал. Приказ командира есть приказ, надо выполнять.
Афоня двинулся первым, а я поплелся за ним. Пробираясь между деревьями, он время от времени останавливается и прислушивается. Он и меня попросил соблюдать осторожность и вести себя как можно тише.
Еще окончательно не стемнело. Взрывы снарядов несколько поутихли. Вскоре деревья поредели и показалась долина, усыпанная камнями. Оказавшись возле небольшого каменистого холмика, внизу прямо под нами заметил 5-6 немцев, сидящих в выкопанной яме. Дернув Афоню за маскхалат, опустился на колени, осторожно целясь из автомата-пистолета. Напарник бесшумно тоже опустился на колени, так ничего и не поняв.
Я кивнул в сторону немцев, и только тогда он, побледнев, замычал, силясь осознать беду, в которую чуть не угодил. Через несколько мгновений его лицо вновь выражало непоколебимую решимость и достоинство: “Не надо стрелять! Мы их — гранатой! Надо приблизиться хотя бы до 50 метров. Успокойся! Все будет хорошо! Давай!!!” — и как рысь ловко стал прыгать от камня к камню, прячась за ними и подкрадываясь к врагам. Я следую за Афоней как тень.
Когда вплотную приблизились к фрицам, я от напряжения тяжело задышал и испугался, что нечаянно кашляну — все испорчу. А мой товарищ, наоборот, выглядит спокойно и невозмутимо.
Внизу вроде бы ничего не подозревают, правда, время от времени смотрят в сторону леса. Я, ткнув напарника в бедро, прыгнул от камня на два-три шага в сторону и метнул гранату в немцев. А в следующий миг гранату швырнул Афоня.
Старик, увидев, что ни один фашист не успел вскочить, довольный исходом ювелирной работы, кивнул в мою сторону: “В таких случаях следует воспользоваться гранатой, автоматом можно промахнуться”.
...Чуть позже в штабе адъютант, докладывая командиру роты об обстановке, сказал: “Мы с Петей “поохотились” на славу — шестерых фрицев уложили”. Обстоятельно проанализировав ситуацию, боевой командир приказал: “Немедленно сообщите Матвееву: в лесу — немцы. Пехота уже здесь находится. Рота срочно должна перебазироваться сюда”.
Мы, запыхавшись, вернулись обратно на место дислокации роты и передали срочный приказ. Опять начался переполох — глубокой ночью взгромоздив на себя минометы и мины (я лично нес на спине нехилую ножку миномета), молча тронулись в путь. До нового места расположения части дошли никем не потревоженные и не замеченные. Стрельба немцев немного поутихла.
С рассветом мы опять начали палить по врагу. Вскоре пересекли те злополучные лес и долину и вышли на хорошую автодорогу, которая тянулась вдоль большого озера. И вся эта некогда нежная и зеленая местность была усыпана трупами людей и лошадей. Видимо, это результат вечерней и сегодняшней утренней жестокой бойни.
В лесу наткнулись на загнившие обезображенные останки голых людей. Они лежали группами по 15 — 20 человек. От них шел тошнотворный запах, который не давал полной грудью вдохнуть воздух.
Вся эта жуткая картина — не для слабохарактерных.
Прерванная трапеза
Через некоторое время вступили в большую деревню, название, конечно, не помню. Ребята, пришедшие сюда пораньше нас, зарезав бесхозную свинью, приготовили суп и с превеликим удовольствием уже начали трапезничать.
Мы, только почувствовав аппетитный запах горячей еды, осознали, насколько были голодны и уставшие. Но, собрав волю в кулак, как всегда первым делом, вырыли яму для огневой точки и аккуратно складировали возле минометов мины, а устроились возле длинного то ли гаража, то ли коровника.
И только начали было готовить из свинины сытную еду на костре, как из глубины леса в нашу сторону полетели вражеские тяжелые мины и снаряды, наполнив воздух воем и грохотом. Снова начался страшный хаос — безумный шквал огня и стали, везде кровь, огонь, дым, грязь, пыль, крики, вопли...
Подготовила к печати Галина МОХНАЧЕВСКАЯ